– Детка, я понимаю, что это банальность, но, когда происходит нечто подобное, нужно прямо посмотреть в лицо факту, извлечь из него урок и сделать вид, что ничего не случилось. В конце концов, вы не сделали ничего постыдного.
– Вы не понимаете…
– Не буду врать, Билли. Конечно, это посмакуют, поговорят недельку-другую, но потом забудут – раньше, чем выйдет следующий номер.
– Нет, не забудут. Люди не забывают таких славных историй, как эта. Не забудут до моей смерти!
– Ну… может быть, – согласился он, понимая, что она права. – Но, рассуждая здраво, с этим ничего не поделаешь.
– Все, буквально все, кого я знаю или узнаю когда-либо, будут наслышаны об этом и вспомнят тотчас же, как только увидят меня… – медленно произнесла Билли. – И я пойму, о чем они думают… Я буду чувствовать, что я посмешище, объект жалости!
– Ну, детка, не принимайте это так близко сердцу. Ну, посмеются, ну и что? Все они просто умирают от зависти к вам. Посмотрите в зеркало, а потом посмотрите вокруг. Билли, ваша жизнь великолепна!
«Он не понимает, – думала Билли, – он не может понять, что каждый день, каждую минуту в те годы, когда человек формируется, я жестоко страдала от того, что была всеобщим посмешищем». Неважно, что сейчас выше и могущественнее ее нет, – ее самовосприятие формировалось пренебрежением родителей, бесконечными жестокими издевательствами сверстников в школе, жалостью тетушек и презрительным неприятием двоюродных сестер. Она пыталась убедить себя, что эта история знакома множеству людей – быть может, в юности самолюбие каждого из нас жестоко страдало, – но статья в «Фэшн энд Интериорз» была чистой, беспримесной квинтэссенцией яда, питавшего кошмары, от которых она просыпалась по ночам, мучительно гадая, как будет воспринят каталог. Каждое слово точно попадало в цель, от этого непросто было отмахнуться. Билли чувствовала себя так, словно вернулась на много лет назад, словно она опять та толстая уродина Ханни Уинтроп, какой была долгие годы.
– Принс, я не могу… Я просто не в силах предстать перед прессой сейчас! Вас представит Спайдер. Я останусь здесь. Я не выйду из дома, и мне нет дела, кто что скажет. Я просто не могу.
– Билли, это самое ошибочное поведение в данных обстоятельствах, – строго сказал Принс.
– Я иначе не могу, Принс. Простите, но я должна побыть одна.
Ответить было нечего.
– Детка! – Принс пошел было вслед за Билли наверх, но остановился, безнадежно пожал плечами и решил уйти. Уж лучше пообедать одному в номере, чем и дальше смотреть на измученное лицо Билли. Не хотелось признаваться даже себе, но все это выглядело весьма пикантно и интригующе, хотя, конечно, лучше бы нечто подобное случилось с кем-нибудь другим. Сейчас бар в отеле будет полон знакомых, и каждый умирает от желания послушать, как Билли инкогнито в Париже пудрила всем мозги. Так что он не будет рассиживаться в баре. В конце концов, он действительно хорошо относился к Билли.
– Вы не знаете, где мне найти Билли? – спросил Джош Хиллман Спайдера в четверг около шести.
– Я ее не видел, – ответил Спайдер, быстро закрывая «Фэшн энд Интериорз», где он только что дочитал злополучную статью. – А что?
– Я хотел ей отдать кое-что – сувенир на счастье, на завтра. – Джош положил на стол мраморную табличку с надписью «Магазин Грез», спасенную из огня.
– Господи! – воскликнул Спайдер. – Вы думаете, она захочет на это смотреть? Боже, Джош, где вы это взяли?
– Мне отдали табличку в пожарной охране, когда Билли уже уехала. И я все эти годы хранил ее – не знал, что с ней делать. А теперь разбирал стол, наткнулся на нее и подумал, что, может быть, Билли захочет ее иметь.
– Я думаю, что скорее не захочет – ведь это напоминание о пожаре.
– А может, наоборот, это будет напоминанием об успехе «Магазина Грез»? Я знаю, как она волнуется за «Новый Магазин Грез», – я заметил, что в последнее время она несколько подавлена. Ты же видел фотографии людей, у которых дома сгорали дотла, а они возвращались на пепелище, чтобы найти хоть что-нибудь, любой пустяк, и сохранить тем самым воспоминания о том, что у них когда-то было. Это их как-то успокаивало, они уносили этот пустяк, и он давал им силы жить дальше. Странно, но это так; я точно знаю, это помогает.
– Понятно! – Спайдер взглянул на Джоша, и его вдруг пронзило чувство жалости. Вряд ли адвокат подозревал, что его любовь к Вэлентайн не была секретом для Спайдера. Но когда Спайдер метался от острова к острову, предоставляя морю, солнцу и ветру постепенно развеять его скорбь, Джош, по обыкновению, весь ушел в работу, стремясь никому не показывать, что он тоже потерял Вэлентайн…
– Джош, а почему бы вам самому не отдать это Билли?
– Через десять минут я должен встретиться с Сашей, и я уже опаздываю.
– Ладно, оставьте это мне, а я как-нибудь передам Билли. Единственное, в чем я уверен, это что в офисе ее нет – Джози сказала минуту назад, а уж Джози все знает.
Когда Джош ушел, Спайдер поймал себя на том, что инстинктивно спрятал журнал со статьей, хотя Джош наверняка узнает обо всем задолго до конца рабочего дня. Но он просто не мог видеть, как кто-то читает эту статью – все равно кто, даже такой всецело преданный Билли человек, как Джош Хиллман.
Спайдер тронул пальцем нежно-розовый мрамор, обводя выгравированную на камне изящную вязь букв. «Магазин Грез»… Может быть, действительно напоминание о прошлом триумфе поможет Билли вынести сокрушительный удар, нанесенный этой невыразимо отвратительной статьей? Этой блевотиной, что напечатала Хэрриет Топпинхэм? Безусловно, табличка каким-то образом помогала самому Джошу, это факт – не то он не стал бы хранить ее столько времени. И слава богу, что она ему больше не нужна…